Судьба! Мельничные камни - это Судьба, доисторический символ Вечного Преображения. Какая символика, боже мой, до чего они только не додумались, эти франкийцы. Мельница Мира, без устали перемалывающая пустоту; два первородных жернова, неподвижный - это Земля, а тот, что сверху, разумеется, Небо; здесь же полагается и Великий Мельник - Господь Бог. Один жернов - это Разум, другой - Желание. Мельница! Её жернова - это Самсара, Величайшее Странствие, обращение души, которая никогда не умрёт, в кругах рождений и умираний здесь, на Земле. Жернов - это космос, имеющий округлую форму. Он как-то связан с плодородием, с преступлением и наказанием. Повесьте его на шею, да идите с миром. В китайской иконографии ветряная мельница - символ воздержанности! Ветер и воздух! Бесконечный сбор плодов в саду человеков... Мельница Сампо, наконец, если ей завладеть...
-Проклятые мельницы! - Кричит именитый путешественник, но его голос просто-таки тонет в рёве разбушевавшихся сфер. - Мерзкие ветряные чудовища! Вы принесли столько бед человечеству, я вас ненавижу, и ничто не заставит меня изменить эту точку зрения!
Какие-то поганые мошки шныряют вокруг, и тут-же льдинки, отвратительная мокрота, безобразные чёрные листья залепляют очи, ни черта не видать, всё скрыла мгла. Лошадь насмерть напугана, оступается, не может попасть в колею, вязнет буквально по колено, рывками продвигается вперёд - к мельнице. Та, жёлтая громадина, орёт и хохочет. У неё три лопасти, три глаза и три фасада. Лопасти, как бритвы, острые и беспощадные, бешенно вращаются, издавая протяжный гул, заунывный скрип, называемый скрежетом, подобный тому, который зимой и летом, но чаще зимой издают на повороте колёса трамвая в крошечном городе у моря. Три глаза, зелёный, светло-зелёный и белый, подёрнуты розовой слизью, лишённые век и зрачков, бездушно наблюдают явленья. Три фасада - абсолютно голые, монотонные плоскости без цвета и фактуры, все три между собой идентичны. Опирается мельница на девять костистых лап, и это позволяет ей никогда не терять равновесия. Почва из-под лап уйти не способна, ибо у них крепкие, выносливые когти.
Таких мельниц - двадцать восемь, и все они выстроились вдоль дороги, по четырнадцать с каждой стороны, чтобы Йозеф К. случайно не промахнулся. Однако кобылка, несущая франкийца, не дура, делает вид, что ничего не понимает, топчется, на первый взгляд, бессмысленно, и если делает шаг вперёд, то тут-же шагает и назад. Хитроумно маневрируя, вводя в заблуждение не только всадника, но и крылатых монстров, она таким образом минует опасный участок, проходит между двумя последними мельницами, победоносно гарцуя, и готова уже бросится наутёк сквозь тучи поднятой ураганом пыли. Она искусно лавирует меж смерчей и огненных колонн, перелетает через воронки и дымящиеся канавы, уворачивается от глыб и железных конструкций, которые носятся по воздуху, как кусочки бумаги. Вот рухнула скала, пробила к чёртовой матери земную твердь, и из отверстия вырвалось облако зловонного жара, фонтаном перламутра поднялись эманации преисподней в зенит, пробили брешь, посыпались звёзды. Взрывной волной именитого путешественника вышибло из седла, швырнуло, как тряпку, и он полетел в потоке, ему стало легко и свободно. По спирали во мгновение вознёсся он и очень скоро скрылся в мареве, которое то было чернее смолы, то озарялось алыми всполохами, бордовыми, фиолетовыми вспышками, и пробегали, как судороги, чудовищные искры, золотые и серебрянные нити сплетались и расплетались, шалили, будто детёныши семейства космических гадов.
Контуженная, лошадь взяла себя в руки и поскакала в неизвестном ей самой направлении. Неизвестно, что за мысль осенила в это время крайнюю мельницу, известно лишь, что повела она себя странно. Вообще, мельницы крайне непредприимчивы, и, расправившись ли с добычей, или упустив её, что, конечно-же, исключение, они спокойно дожидаются следующей, практически не двигаясь. Очень редко они перестраиваются в иной порядок, скажем, десять мельниц с одной стороны дороги, восемнадцать с другой, того реже меняют участок, а уж о каких-нибудь там погонях нет и речи, хотя мельницы -теоретически - неплохо бегают и даже летают, причём крылья функционируют по принципу винта геликоптера. Но крайней мельнице сегодня ударил в голову ветер. Она сложила лопасти в подобие рупора и принялась что-то отчаянно кричать. Это пошло в ход секретное гипнотическое гипероружие. Таким штукам каждую мельницу учат ещё в детском саду.
Несчастная лошадка остановилась, как вкопанная, то есть, как сказал бы любитель сказок, словно лист перед травой, и медленно обернулась на зов. Устоять было превыше её ничтожных лошадинных сил, и она понуро побрела назад, скалясь при этом. Что, какие такие пряники сулила ей подлая мельница, это так и останется загадкой, но не прошло и минуты, как всё было кончено. Как только кобыла оказалась в зоне досягаемости, мельница приняла боевую стойку, расправила крылья и едва заметным их полуповоротом снесла животному голову.
Когда мы, естествоиспытатели XVII - XVIII вв., рассматриваем предметы природы, такие, например, как мельницы, таким образом, чтобы познать, если возможно, взаимосвязь их сущности и деятельности, то нам кажется, что наипростейшим методом достижения такого познания является разъединение частей. Действительно, этот путь может завести нас довольно далеко. Однако разделяющие усилия имеют и свои недостатки. Ибо тому, кто разложил мельницу или иное явление на элементы, будет весьма трудно, а может быть и невозможно, вновь составить её из таковых, да ещё и оживить. Вот почему у людей науки во все времена обнаруживалось влечение познавать живые и неживые образования, равно как и чисто умозрительные субстанции, как таковые, схватывать внешние, видимые, осязаемые части в их взаимосвязи, воспринимать их как проявления внутренней природы и таким образом путём созерцания овладевать целым. Нет слов, людям науки не откажешь в своеобразном умении мыслить, но, к сожалению, и этот метод имеет ряд недостатков, основной из которых заключён в абсолютной невыполнимости задачи познания. Ибо оно, как мы знаем, принципиально невозможно. Нас спросят: что-же, де, в таком случае возможно? А ничего, ничего не возможно, отвечаем мы, кроме приятия явлений, субъектов и объектов как неизбежной данности.