Кто ненавидит сам себя,
меня, конечно, не поймёт,
а зря. Я, право, не совру,
скажу такую дребедень,
что вам, ребятки, слушать лень
былину славную мою
минуток через сорок пять
уж станет, знаю,
как пить дать.
Но, тем не менее, рассказ
свой поведу я не спеша,
и объясню, как дважды два,
что в мире, стало быть, к чему,
разумно раз и навсегда.
Свои вы ушки затыкать
повремените, говнюки,
ведь есть ещё чего сказать
у седовласого Луки!
Вот начинаю речь вести,
как будто чистый ручеёк
журчит в устах моих, язык
мой не боится сушняка.
Моя легенда непроста,
но смысл слов моих простой,
он заключён наверняка
в коровьем тёплом молоке.
Сначала правду вам скажу,
потом немного пошучу,
шалить я вовсе не горазд,
но вас искусно рассмешу.
Моё сказание о том,
о чём пропели соловьи
в апреле детства моего
на берегу одной реки.
Сиддхартою меня зовут,
Гаутамою невзначай,
работаю простым гребцом,
люблю людей перевозить.
Однажды чудо из чудес
со мной случилось в летний день:
упал как будто бы с небес
авиалайнер небольшой.
К нему я прытко подбежал,
хотя года берут своё,
совсем уж немощным я стал,
однако не страшусь ходьбы.
О, что увидел я, друзья,
о том я лучше промолчу,
поскольку среди вас весьма
велик процент младых людей,
которых огорчать нельзя
пессемистическим нытьём.
Но вот о чём я не могу
молчать, о том скажу сей-час.
Увидел труп на берегу,
лежал он на песке один,
покинутый и неживой,
но тёплый вроде бы ещё.
К нему, хромая, подошёл
богобоязненный Лука,
Сиддхарта то есть, и рукой
перекрестил Гаутама
несчастного раба судьбы,
и тот мгновенно просиял,
душа его пустилась в пляс
и улетела в тот-же час
по-направлению на юг.
И мне понятно стало тут,
что самолёт - хороший друг,
но полагаться на него
спешить советую я не,
ведь крылья дадены душе,
она - как ангел. Вот и всё.
|